Анализ стихотворения А.С. Пушкина «Пророк»

«Пророк» написан в 1826 году в Михайловском, осенью после казни декабристов.
Это многомерное поэтическое произведение относится к серии стихотворений, ключевыми темами которых является проблема духовной реализации поэта и проблема сущности поэзии.
Александра Осиповна Смирнова-Россет пишет в своих воспоминаниях о том, что стало причиной написания Пушкиным этого стихотворения. Александр Сергеевич ей рассказывал: «Я как-то ездил в монастырь Святые горы, чтобы отслужить панихиду по Петре Великом. Служка попросил меня подождать в келье. На столе лежала открытая Библия, и я взглянул на страницу. Это был Иезекиль — я прочёл отрывок и перефразировал в «Пророке». Он меня внезапно поразил, он меня преследовал несколько дней, и раз ночью я встал и написал стихотворение». В стихотворении 30 строк. Встрече с Серафимом и преображению посвящены 24, а первые 4 строки изображают человеческий дух, страдающий и жаждущий преображения:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый Серафим
На перепутье мне явился…

Дух человеческий здесь достиг предельного томления, жажды, подобной великому страданию. Неслучайно А.С. Пушкин изобразил пророка «на перепутье». В это время поэт сам находился в сильнейшем душевном смятении. Он никак не ожидал выхода декабристов на Сенатскую площадь, да и сам по счастливой случайности не оказался в числе своих шести друзей, расстрелянных царской гвардией. Он не знал, что будет дальше, в его душе была пустота. Поэтому образ истощённого томлением духа отражает внутреннее состояние Пушкина. Герой стихотворения захотел стать иным. Полная живой муки, душа готова принять в себя Истину. И чудо свершилось. Начинается преображение. Ранее всего преображаются органы чувств. Он по-иному стал видеть, чувствовать, замечать то, что раньше было скрыто от взоров:
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Перед нами вертикальная картина мироздания — от «горнего» мира, до мира «дольнего», от сверхприродных существ, ангелов, до бессловесной природы — лозы. Весь мир разом, всё мироздание целиком. Ему было дана была способность видеть мироздание со всех сторон во всём его единстве. То, что он стал способен видеть и ощущать, должно быть выражено особыми словами, особым языком. И он обрёл его:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замерзшие мои
Вложил десницею кровавой.
Обретение нового языка — это обретение новой мудрости! Дары Всевышнего в стихотворении обретаются всё большими мучениями. Страдания восходят по нарастающей: от лёгкого безболезненного прикосновения к «зеницам» до рассечения груди мечом:
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
И это пылающее сердце вряд ли когда-нибудь даст покой и забвение страданий самому поэту. Далее Пушкин даёт поразительный образ, говорящий о смирении: Как труп в пустыне я лежал… Его тело и дух великими мучениями перевоплотились. Он готов нести пророческий крест:
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
Бог возвещал пушкинскому пророку только одну волю: Глаголом жги сердца людей. И не более того, а это лишь начальный этап пророческого служения. Это только подступ к провозглашению любви и правды.
Многие литературоведы акцентируют внимание на подчёркнутой автобиографичности образа Пророка, видя в нём концептуальное отражение личного авторского опыта неожиданного духовного преображения. Таким образом, момент написания стихотворения рассматривается как переломный в духовной жизни Пушкина. Исследователь творчества Пушкина, философ, историк литературы Михаил Осипович Гершензон отмечает, что последовательность наступления разных духовных состояний, связанных с приходом творческого вдохновения, описаны с точностью «клинического протокола». Эта последовательность также получает отражение в композиционной специфике поэтического текста. Сергей Николаевич Булгаков предполагает, что Пушкин в стихотворении «Пророк» описал опыт личного мистического прозрения.
В образе пророка, как и в «Подражаниях Корану» Пушкин разумел поэта. Картина, изображенная Пушкиным, в нескольких мелких деталях восходит к VI главе Книги Исаии в библии (шестикрылый Серафим с горящим углем в руке).
Стихотворение первоначально представляло собою часть цикла из четырех стихотворений, под заглавием «Пророк», противоправительственного содержания, посвященных событиям 14 декабря.
Остальные три стихотворения были уничтожены и до нас не дошли.

Библия. «Книга пророка Исаии». Глава 6.
1. В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм.
2. Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал.
3. И взывали они друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!
4. И поколебались верхи врат от гласа восклицающих, и дом наполнился курениями.
5. И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами,- и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа.
6. Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника,
7. и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен…
К своему высокому служению Исаия, подобно Моисею, Иеремии и Иезекиилю, был призван особо торжественным Богоявлением. Он видел Бога как царя вселенной, торжественно восседающим в своем храме-дворце. Его окружали высшие духи ангельские — серафимы, громко исповедующие святость Иеговы и Его великую славу, пред которой даже они закрывали себя крыльями.
Серафимы — по-древнееврейски пламенеющие, горящие любовью к Господу и пробуждающие эту любовь в нас, людях. Входят в первую, высшую ангельскую иерархию.
Слово seraphim встречается единственный раз в Библии только здесь и поэтому истолковать его значение довольно затруднительно.
Некоторые исследователи утверждают, что серафимы — носители божественного огня любви, испепеляющие всякую нечистоту и очищающего людей. Другие производят это название от арабского слова scharufa — быть начальником и видят здесь указание на особенно высокое положение серафимов в среде ангелов. Некоторые видят в этом названии воспроизведение имени бога огня Нергяла — Sarapu (сожигатель) или египетского Seref — название дракона, сторожившего гробницы.
Таким образом, филология не дает достаточно указаний для определения существа серафимов. Сам текст книги Исаии поэтому является более надежным источником. Из этого источника мы узнаем, что серафимы говорят, поют хвалебную песнь Богу по очереди, исполняют повеления Божии — следовательно, это разумные, духовные существа, ангелы. Они имеют крылья, обладают силой и божественным могуществом, это существа небесного мира. Некоторые древние народы — вавилоняне и персы приделывали к изображениям своих царей по несколько пар крыльев, для того чтобы указать, что цари эти равны богам (изображение царя Кира). Впрочем, крылья служили серафимам и для закрытия их тела пред величием Божиим. Так как они стоят перед Господом и вокруг Него, то издревле они признавались самым высшим в небесном воинстве чином (херувимы только носят престол Божий). Назначение серафимов, по тексту книги Исаии, состоит в служении Богу, которое они совершают с пламенною ревностью. В особенности усердно они заботятся об очищении грехов человеческих силою пламенеющей божественной любви, но отличие их от прочих ангелов состоит в том, что они не посылаются на землю, подобно прочим ангелам, а являются принадлежащими исключительно непосредственной сфере божественной. Наконец, из всего описания их видно, что они имели вид человека (Глаголев А. Ветхозаветное библейское учение об ангелах. С. 514-543).
Пророк, слыша серафимское пение, видя дрожащие двери и обоняя курение дыма, впадает в смертный страх: он видел то, что око смертного недостойно видеть вида, чего грешный человек вынести не в состоянии. Исаия чувствует с особенною горечью нечистоту своих уст, которые не могли принять участие в славословии серафимов. Поэтому-то его уста прежде всего и очищаются священным огнем с алтаря. Но, кроме того, очищаются именно уста ввиду того, что ими собственно будет служить Богу Исаия.
По толкованию наших церковных песнопений, огненный уголь был прообразом Господа Иисуса Христа.
Очистительное действие должен был оказать горящий уголь, как уголь, взятый с алтаря Божия. Здесь в переносном смысле указывалось на очистительную силу благодати Божией; которая испепеляет, как огонь, беззаконие и грех, все нечистое в человеке.
Ветхозаветный пророк Исайя воспринимался как юродивый, а поскольку пушкинский «Пророк» восходит некоторыми своими образами к библейской книге Исайи, совмещение в нем «пророческого» и «юродствующего» начал вполне оправданно.
В сборниках пословиц и поговорок Пушкин отмечает такие: «В дураке и царь не волен», «В дураке и бог не волен» и строит на них свою концепцию юродивого.
Итак, «пророк России» — это юродивый. Подобное истолкование образа в данном случае вполне корректно, ибо написанное в стиле «библейской» поэзии стихотворение «Пророк» вобрало в себя все слои и русской христианской традиции, и древнерусской культуры.

Вот цитата из «Бориса Годунова»:
«… ЮРОДИВЫЙ
Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать,
Как зарезал ты маленького царевича.

БОЯРЕ
Поди прочь, дурак! Схватите дурака!

ЦАРЬ
Оставьте его. Молись за меня, бедный Николка.

ЮРОДИВЫЙ
Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода — богородица не велит.
Символично, что сам Пушкин берет на себя и роль пророка-юродивого, полагая, что это сочетание позволяет ему говорить правду сильным мира сего.
Рассказывают, что Николай 1 спросил поэта, как бы он поступил, если бы оказался 14 декабря в Петербурге. Пушкин прямо ответил, что был бы на площади с друзьями. На это Николай заявил ему, что сам отныне будет ему цензором.
Великий поэт считал, что развитие просвещения и национальной культуры явится тем могучим оружием, с помощью которого можно будет достичь «великих перемен» в жизни России. В записке «О народном воспитании», которую ему в конце 1826г. поручил составить Николай 1, Пушкин горячо выступил в защиту просвещения.
Ответом на нее послужил выговор.
«Пророк» — поэтическая декларация Пушкина, определяющая принципиальное для него положение об особой миссии поэта в обществе, сходной с ролью библейских пророков: нести людям высшую божественную истину. Оно заложило особую традицию в русской литературе, для которой стало характерно представление об особой роли поэтов в обществе, призванных к служению, подобному пророческому.

Анализ стихотворения Пушкина «Пророк»

А. С. Пушкин написал стихотворение «Пророк» в 1826 году. Как раз в то пора были наказаны участники декабристского восстания, многие из которых были пушкинскими друзьями. Это стихотворение было как бы ответом на такой неожиданный поворот событий.

В начале стихотворения описывается одинокий полумёртвый путник, с трудом перемещающийся по пустыне: «…В пустыне мрачной я влачился…». Затем показывается контрастное, противопоставленное, спасающее явление серафима, как бы нарушающего предшествовавший покой: «И шестикрылый серафим на перепутье мне явился». Серафим преображает путника, убирает всё человеческое, грешное: открывает ему глаза («Моих зениц коснулся он: / Отверзлись вещие зеницы…»), уши («Моих ушей коснулся он: / И их наполнил шум и звон…»), даёт мудрый язык («И вырвал грешный мой язык… / И жало мудрыя змеи… / В уста… мои / Вложил»), объективно обо все думающее сердце («И сердце трепетное вынул, / И уголь… / Во грудь отверстую водвинул»). Так как это был обычный смертный, то такие страдания не могли окончиться бесследно: «…Как труп в пустыне я лежал…». Стихотворение заканчивается воззванием Бога к новому пророку наказать людей за их грехи: «Восстань, пророк… / И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей».

Тем у стихотворения две: жестокое преображение человека и горькая миссия пророка. Поэт верил, что когда-нибудь на землю придёт пророк и накажет людей за их грехи, в частности, правительство за неоправданное, по его мнению, наказание декабристов. Пушкина настолько переполняют эмоции по поводу убитых или сосланных в Сибирь друзей, что в прямой форме он их сразу вылить не может, к тому же сделать это ему мешает вероятность разоблачения его стихов и наказания за сообщничество с декабристами, он использует косвенную форму, описанную выше.

В стихотворении употребляется много контрастности: «…В пустыне мрачной я влачился, / И шестикрылый серафим / На перепутье мне явился…», «…Как труп в пустыне я лежал, / И Бога глас ко мне воззвал…», «И вырвал грешный мой язык… / И жало мудрыя змеи / В уста мои вложил». Автор использует много повторов союза И в началах строк, чтобы показать единство, одну поставленная проблема всего происходящего.

Чтобы яснее нарисовать различные образы в стихотворении, Пушкин использует сравнения: «…Перстами, лёгкими, как сон…», «Отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы…», «…Как труп в пустыне я лежал…». Автор использует много церковнославянизмов, что говорит о том, что при написании им этого стихотворения он опирался на библейскую легенду.

В стихотворении встречается очень много шипящих звуков – создаётся атмосфера длительного и мучительного страдания героя. Стихотворный размер – четырёхстопный ямб с многочисленными пиррихиями – тоже делает стихотворение медлительно-мучительным. В стихотворении используются все виды рифмовки – это говорит о том, что автор не особо обращал на это внимательность, его больше занимало содержание его стихотворения.

Сравнительный анализ стихотворений А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова >

В 1826 году А. С. Пушкин, находясь в ссылке в Михайловском, пишет стихотворение «Пророк». Чуть позже, отправляясь на аудиенцию к Николаю I, который вызвал А. Пушкина из Михайловского в Петербург, поэт захватывает листок со стихотворением с собой. Почему же Пушкин придал такое важное значение этому стихотворению? После расправы над декабристами Пушкин переживает сильное потрясение и долгое время не пишет стихов. Находясь в ссылке в Михайловском, преследуемый мыслью «о друзьях, братьях, товарищах», он обдумывает свою новую роль в обществе и свои возможности влияния на ход русской истории через фигуру Николая I. Поэт сознает, что обладает огромной властью над современниками. Образ библейского пророка, поучающего и спасающего свой народ, служит для А. Пушкина примером.
Стихотворение сложилось под непосредственным впечатлением от службы в церкви. Готовность к жертве, выраженная в библейской «Книге Исайи», служит А. Пушкину примером. В отчаянном письме к Плетневу Пушкин восклицает: «Душа! Я пророк, ей-богу, пророк!»
Вживаясь в образ пророка, А. Пушкин почти текстуально следует за теми главами «Книги Исайи», где Исайя рассказывает нам, как обыкновенный человек превращается в пророка. Библейская лексика, обилие церковнославянизмов создают высокую торжественность стиля и сообщают пушкинскому стихотворению сакральный смысл. Ведь пророк доносит до людей не свои собственные мысли, а то, что он услышал от Бога.
Подтвердим прямую связь пушкинского и библейского пророка текстуально.
Библия:

И послан бысть по мне един от
Серафимов.
И прикоснулся к устам моим и рече:
се прекоснуся сие устам
твоим, и. беззакония твоя, и
грехи твоя очистит.
В руце своей имаше угль горяшь.
О, окаянный аз, яко.
И рече: или, и рцы людям
У Пушкина:

Глаголом жги сердца людей! сим.
И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный И лукавый.
И уголь, пылающий огнем.
Как труп в пустыне я лежал.
Конечно, славянский текст стихов Исайи творчески переосмыслен поэтом, и мы не можем говорить о простом заимствовании. Переложение псалмов и других библейских текстов — устойчивая традиция русской поэзии XVIII— XIX веков. В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин — поэты русского классицизма — вспоминаются нам в связи с этой традицией. И А. Пушкин, сохраняя завораживающе торжественный стиль, свойственный классицистическим переложениям священных текстов, создает величайший философский манифест. По-моему, не столько перелагающий смысл Библии, сколько утверждающий мысль самого Александра Сергеевича Пушкина о жертвенном служении народу мудреца и поэта-пророка. Пушкинское стихотворение разные исследователи прочитывали по-своему. Некоторые ставили его в один ряд со стихотворениями о роли поэта и поэзии («Поэт», «Поэту», «Поэт и толпа»), кое-кто рад был расценить пушкинского «Пророка» как политический демарш. Глубоко верующие люди видят в образе поэта-пророка посредника между Богом и людьми.
Проблему взаимоотношения пророка со всеми людьми, а не только с «мирской властью» решает и М. Ю. Лермонтов в своем стихотворении «Пророк», являющемся откликом на пушкинское (написано спустя 15 лет, в 1841 г.). Лермонтов начинает с того, чем закончил Пушкин:
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка.

Сравнительный анализ стихотворений А.С. Пушкина «Пророк» и М.Ю. Лермонтова «Пророк».

Тема поэта и поэзии является классической для русской литературы. Так, два самых ярких представителя золотого века – Пушкин и Лермонтов – также не оставили без внимания эту тему. Но они, естественно, по-разному подошли к решению проблемы о назначении поэтического творчества.

Тема поэта для Лермонтова была глубоко личной. Вместе с тем, лермонтовские стихотворения о роли поэта и поэзии связаны с предшествующей литературой (декабристская лирика, романтическая).

В стихотворениях Пушкина акцент сделан на внутренней позиции поэта-пророка, который, хотя и не принят «толпой», не способен изменить голосу собственной совести. Поэт у Пушкина брезгливо отталкивается от толпы, гонит её:

Подите прочь – какое дело

Поэту мирному до вас!

Внутренняя позиция поэта не подвергается критике или осуждению. Поэт охотно идет на разрыв с толпой и устремляется к союзу с народом в будущем:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал…

(«Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»)

Лермонтову исторический оптимизм Пушкина уже кажется иллюзией («Дума»). Ему недостаточно одной лишь веры в справедливость внутренней позиции поэта. Ему нужно иметь оправдание в реальности, получить неопровержимую объективную опору. Однако действительность зачастую противоречит идеальным представлениям о высокой миссии поэта.

У поэтов есть стихотворения с одним и тем же названием – «Пророк», которые являются своеобразными декларациями Пушкина и Лермонтова.

Стихотворение Александра Сергеевича написано в 1826-м году. Оно рассказывает о перерождении обычного человека в поэта-пророка. Автор указывает на необходимые пророку качества:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы…

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет…

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой…

И угль пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул…

После мучительных метаморфоз перерожденный человек остается недвижим, потому что, несмотря на то, что он получил замечательные способности, он не имеет цели. Тогда Бога глас воззвал к поэту: «Глаголом жги сердца людей».

Последнюю строфу можно считать, по мнению Пушкина, назначением поэзии. К тому же поэт в самом начале стихотворения фразой – «Духовной жаждою томим» — отделяет «искателя» от остальных, намекая на невозможность заполнения сердца и духа в условиях жизни среди толпы. Как известно, Пушкин вообще во многих стихах противопоставляет «толпу» и «творца». Поэт уходит от общества: «В пустыне мрачной я влачился…»

В лермонтовском же стихотворении «Пророк» 1841-го года, являющимся как бы продолжением пушкинского, уже не поэт гонит толпу, а толпа изгоняет пророка. Лермонтовский поэт (получивший, видимо, те же способности, что и у Пушкина) не понят «ближними». Действительно, у Пушкина пророк, получая назидание от Бога, оставляется в покое, мы не знаем его дальнейшей судьбы. Лермонтов же как бы продолжает историю:

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Поэт расширяет понятие «толпа», которое становится синонимом слова «народ». Это подчеркивает глубину разрыва между пророком и толпой. Пушкинский же поэт, сознательно порывая с толпой, не мыслил разрыва с народом. Неслучаен призыв к нему Бога: «Глаголом жги сердца людей». То есть творчество поэта должно быть посвящено служению людям, должно быть к ним направлено.

У Лермонтова же этот разрыв стал фактом: «любви и правды чистые ученья» дороги только для поэта, реальное же их значение ничтожно.

Сознание полной, абсолютной, в отличие от Пушкина, оторванности пророка от людей сообщает стихотворению Лермонтова трагизм, но все же не ведет к отрицанию поэзии как высшего искусства:

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня.

Да, у Лермонтова искусство пока не служит народу, оно не «жжет глаголом», оно лишь для немногих, но исключительность и божественность назначения поэта и поэзии все равно подчеркивается.

0 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.

/ Сочинения / Пушкин А.С. / Разное / Сравнительный анализ стихотворений А.С. Пушкина «Пророк» и М.Ю. Лермонтова «Пророк».

Смотрите также по разным произведениям Пушкина: